Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный] - Анджей Сапковский

– И верно. – Епископ задрал опончу, почесал волосатую лодыжку. – Болтаем, болтаем, словно играем, а самое главное уходит. Закрой дело, сын мой. Пусть тот свидетель исчезнет. Бесследно. Как исчез тот, которого два года назад Гейнче выкопал в Башне Шутов.

– Решено.

– А Рейнмар Беляу?

– Тоже решено.

– Ну, тогда выпьем. Давай кубок. Да сначала понюхай, какой букет. Молдавское! Я получил шесть бочонков в виде взятки. За должность схоластика в Легнице.

– Взяточничество при раздаче пребенд? Скверно, папуля.

– Взяток не дают только засранцы, потому что у них кишка тонка. Так что же, сажать на церковные должности засранцев? А? Коли уж мы об этом заговорили, так, может, и ты хочешь какую-нито церковную должностишку, Грелленорт?

– Нет, князь епископ. Не хочу. Клир мне претит.

Сталеглазый, констатировал Вендель Домараск, сменил одежду, совершенно изменил внешность. Вместо сутаны, рясы или патрицианского дублета сегодня на нем была короткая кожаная курточка, облегающие брюки и сапоги. Не было видно никакого оружия, и все же он теперь выглядел наемником, переодевание прекрасно камуфлировало. В последнее время Силезия была забита наемниками. Требовались люди, умеющие владеть оружием. Сильно требовались.

– Вскоре, – начал сталеглазый, – я исполню свою задачу. И как только выполню, тут же исчезну. Поэтому я хотел бы попрощаться с вами уже сегодня.

– С Богом, – magister scholarum сплел пальцы. – До встречи в лучшие времена.

– Хорошо бы. У меня есть последняя просьба.

– Считайте, что она уже выполнена.

– Я знал, да и убедился самолично, – начал сталеглазый после недолгого молчания, – что вы мастер мастеров в деле конспирации. И то, что должно быть укрыто, вы умеете укрыть. Полагаю, что сможете сделать и противоположное.

– Сделать так, – усмехнулся Домараск, – чтобы секрет перестал быть секретом? Проинформировать и одновременно дезинформировать?

– Вы читаете мои мысли.

– О чем или о ком?

Сталеглазый объяснил. Вендель Домараск долго молчал. Потом подтвердил, что сделает. Но не словами. Кивком головы.

Из-за приоткрытого оконца долетал хор голосов учеников опольской колегиатской школы, декламирующих начало «Метаморфоз»:

Aurea prima sata est aetas, quae vindice nullo,sponte sua, sine lege fidem rectumque colebat.Poena metusque aberant, nec verba minantia fixoaere legebantur, nec supplex turba timebatiudicis ora sui, sed erant sine vindice tuti…

– Мудро писал великий Назон, – прервал долгое молчание прислушивавшийся сталеглазый. – Золотой был первый век, вечная весна мира. Но тот век уже не вернется. Прошел после него и серебряный, миновал и бронзовый. Теперь наступил век четвертый, век последний – железный, век стали, de duro est ultima ferro. Последний век – это век крови и гибели. Выбралась на свет зараза всяческого предательства. Вера и правда отступили пред войной, убийством и пожарами. Торжествуют предательство и насилие. Ужаснувшись того, что творится, покинула землю Астрея, последняя из божеств. А когда уйдут боги… Что тогда? Потоп?

– Нет, – возразил Вендель Домараск. – Потопа не будет. И это не будет последний век. Гарантией тому хотя бы те мальчишки, которые долбят Овидия Назона. Мы, люди мрака, люди насилия и предательства, мы, это истинно, уйдем вместе с веком окровавленной стали. То, что мы делаем, делаем именно для них.

– Я тоже когда-то так думал.

– А теперь?

Сталеглазый не ответил. Пальцами, засунутыми в рукава курточки, тронул нож в прикрепленных к предплечью ножнах.

– Тебя предали, – нетерпеливо повторил Тибальд Раабе, который уже устал повторять одно и то же. – Тебя продали. Тебя превратили в приманку. Тебе угрожает смерть. Ты должна немедленно бежать. Ты понимаешь, что я говорю?

На этот раз – только на этот – Эленча фон Штетенкрон кивком головы подтвердила, а в разбавленной синеве ее глаз действительно что-то сверкнуло. Тибальда передернуло.

– Домой не возвращайся, – настойчиво сказал он. – Не возвращайся ни в коем случае. Ни с кем не прощайся, никому ничего не говори. Коня я тебе привел, гнедого. Он стоит за больничной прачечной. Во вьюках есть все, что пригодится в пути. Прыгай в седло – и в путь. Немедленно. Ничего, что близится ночь. Ты на тракте будешь в бо́льшей безопасности, чем здесь, в Зембицах.

Не езди в Стшелин, к монашенкам, прежде всего тебя станут искать именно на этой дороге. Поезжай во Франкенштайн, оттуда главным трактом на Вроцлав. Направляйся на таможенный пункт в Мухоборе. Там тебе любой укажет дорогу на Скалки, спрашивай о табуне госпожи Дзержки де Вирсинг. Госпожа Дзержка узнает этого коня, будет знать, что прислал тебя я. Ты расскажешь ей все. Поняла?

Она кивнула.

– У Дзержки… – Голиард беспокойно осмотрелся. – У Дзержки ты будешь в безопасности. Потом, когда все утихнет, я вывезу тебя в Польшу. Если ты так уж этого хочешь, станешь клариской. Но в Старом Сонче или Завихосте. Польша, ну что ж, это не Силезия, но там тоже славно. Привыкнешь. А теперь – бывай. Да поможет тебе Бог, девочка.

– И вам, – шепнула она.

– Помни: домой не возвращайся. Сразу в путь.

– Помню.

Голиард скрылся во мраке так же неожиданно, как появился. Эленча фон Штетенкрон медленно развязала фартук, взглянула в окно, в котором ночь почти уже смазала, почти стерла с черного неба контур покрытых лесом гор.

Она взяла плащ, обвязала голову платком. И побежала. Но не за прачечную над рвом, а в противоположную сторону.

В комнате над уголком, в котором она жила, не было ничего, что ей хотелось бы взять с собой. Ничего, что она могла бы назвать своим. Ничего, о чем бы жалела.

Кроме кота.

К предостережению голиарда она отнеслась серьезно. Понимала, что это опасно. Помнила стальные глаза священника, который ее выпытывал, помнила страх, который он у нее вызвал. «Но ведь это всего лишь мгновение, – думала она, – я только возьму кота, ничего больше. Что может со мной случиться, ведь это всего лишь мгновение».

– Кис-кис… Кис-кис…

Оконце было приоткрыто. «Пошел, – подумала она с возрастающим страхом. – Как всегда, пошел в ночь, по своей кошачьей привычке… Как его теперь найти…»

– Кис-кис-кис. – Она выбежала во двор, путаясь в развешанных простынях. – Котик! Котик!

Сбежала по ступеням и сразу поняла, что что-то не так. Холодный ночной воздух вдруг сделался еще холодней, при вдохе перехватило горло. Холод уже не был бодрым и живительным, стал тяжелым, густым, как мокро́та, как слизь, как свернувшаяся кровь. Он вдруг наполнился плотным, концентрированным злом.

В трех шагах перед ней на землю опустилась птица. Большой стенолаз.

Эленче показалось, что она вросла в землю, что вцепилась в землю корнями. Она была не в состоянии пошевелиться, не в состоянии была даже дрогнуть. Даже тогда, когда на ее глазах стенолаз начал расти. Менять форму. Превращаться в человека.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});